ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ СРЕДНЕГО КЛАССА В РОССИИ

Кивинен М.

Кивинен Маркку — доктор наук, профессор, старший научный сотрудник отдела социологии Финской Академии наук.

«Средние классы» находятся в центре внимания не только российских обществоведов, но и массовых движений, политических партий — националистических, социалистических, либеральных. Программы этих движений, обычно апеллируя к средним классам, ориентированы на их «законопослушность, рассудительность и обязательность», интерпретированным в морализаторском тоне.

Многие российские обществоведы, рассматривая проблему среднего класса, связывают ее в первую очередь с собственностью [1]. В России не было среднего класса собственников, поскольку не было ни независимых фермеров, ни городской мелкой буржуазии. Анализ этих классовых групп — важная задача. Однако, определяя особые характеристики среднего класса в России, важно сопоставлять их с новыми средними классами на Западе. Сегодня большая часть экономически активного населения капиталистических стран — наемные работники, а средний класс — наиболее привилегированная их группа. Ресурсы власти новых средних классов теперь связаны не с собственностью, а с профессиональными навыками и стратегиями. Хотя положение советских средних слоев во многом зависело от их отношения к номенклатуре и партийному аппарату, определять эти группы просто как «служащих номенклатуре» было бы чрезмерным упрощением. Аналогичное упрощение содержится в теории «класса служащих», подчеркивающей лояльность средних классов классу капиталистов [2]. На наш взгляд, первоочередное значение в формировании среднего класса имеют делегированный им авторитет и иные ресурсы власти, основанные на профессионализации.

В социалистической идеологии нет ясной и четкой точки зрения на проблему профессионализации в каком бы то ни было варианте. Как отмечает Т. Парсонс, «эмпирически было почти очевидно, что «ученым профессиям» отводится все более заметное место в современном обществе, тогда как в идеологической постановке вопроса — капитализм против социализма — они не фигурировали вообще» [3, р. 834]. В различных версиях большевистских программ проблематика умственного труда рассматривалась по-разному (эгалитаризм старых большевиков, дискриминация старой интеллигенции, сталинская критика уравниловки и т. д.). Структурирование различных форм умственного труда при советском социализме было результатом исторической борьбы и выбора стратегий. Во всяком случае оно не может быть сведено к абстрактным понятиям или выступать характеристикой способа производства в целом, как предлагает в своей теории эксплуатации Д. Э. Ремер [4; 5].

Фундаментальные вопросы классовой теории решаются на абстрактном уровне; некоторые специалисты обозначают их как метафизические [6]. Речь идет о критериях классов: следует ли концептуализировать их в терминах собственности, эксплуатации, господства, рыночных способностей, различных форм капитала или, может быть, отчуждения? В чем основополагающие мотивы этого неустанного поиска классовых критериев?

Важно осознавать, что классовый анализ — нечто большее, чем абстрактное постулирование границ между различными классами. Для понимания классового анализа надо ясно представлять себе его структуру в целом [см.: 7]. Хотя в различных школах и традициях нет согласия относительно абстрактных классовых критериев, они все же ставят сходные проблемы и используют сходную аргументацию на конкретном уровне анализа. В частности, большинство исследователей придерживаются мнения, что возникновение новых средних классов тесно связано с профессионализацией и формированием управленческих позиций. Некоторые теоретики принимают в качестве критерия среднего класса занятость в госсекторе; но здесь возникают серьезные эмпирические проблемы [8, р. 238—241]. Дифференциация наемных работников соотносится, с одной стороны, с внутри-организационными властными отношениями, с другой — с профессиональной компетентностью, самостоятельностью в принятии решений (автономией) и образованием. Для выработки классового критерия (по примеру схем, разработанных в проектах Э. О. Райта и Д. Голдторпа) можно комбинировать эти факторы разными способами [9; 10; 11]. Используя такой подход, можно установить сколь угодно большое число классовых групп. Чтобы избежать этого, А. Гидденс [12, р. 107—112], надстраивает веберианское понятие социального класса идеей структурирования — теоретической концептуализацией способа, с помощью которого многочисленные классовые позиции оформляются в несколько конкретных коллективностей, образующих основание классового поведения.

Понятие структурирования, принятое в Финском проекте исследования классов, отличается от предложенного Гидденсом как в отношении критерия классов, так и смыслом структурирования. Если Гидденс начинает с веберианского различения трех типов рыночных способностей (собственность на средства производства, образовательные или технические навыки, физическая рабочая сила), то наша теория основывается на властных отношениях внутри производственных организаций, а также на различении форм умственного труда. Это означает, что те аспекты, которые для Гидденса служат источником непосредственного структурирования, в нашей теории преобразуются в классовые критерии [8, р. 55—57]. В финском проекте классовый анализ представляет собой сложный многоуровневый процесс. В его основе лежит различение классовой позиции и классовой ситуации. Классовая позиция — это отношения господства в процессе производства. Классовая ситуация соотносится с более конкретными вещами: и воспроизводством жизни (доход, образование, положение на рынке труда), и условиями труда. Таким образом, анализу классового сознания, организации и действия классовых субъектов (классовых формирований) должен предшествовать анализ связей между классовой позицией и классовой ситуацией. Разработка адекватных критериев новых средних классов требует тематизации по меньшей мере следующих процессов: профессионализации; формирования управленческих иерархий; отделения конторской работы от управленческой и соответствующих изменений в самой природе конторской работы; развития обслуживающего труда как особой формы наемного труда и его иерархизации; изменений, произошедших в положении квалифицированных специалистов и в требованиях к их квалификации и, наконец, развития форм организации труда, характерных для малых предприятий.

Основные положения теоретического анализа классов можно сформулировать следующим образом: 1. Анализ внутренней дифференциации наемных работников должен начинаться не с понятия эксплуатации, а с понятия отчуждения [8, р. 50—51]. 2. Отчуждение непосредственно влияет на автономию. Наемный работник, не участвующий в принятии решений относительно инвестиций, организации труда, методов работы и не контролирующий процесс своего труда, отчужден и одновременно порабощен социетальными структурами. Автономия — основная цель борьбы наемных работников по поводу организации труда и технологии [13]. Этот классовый критерий основывается не на «абстрактных рассуждениях с высоты», но имеет непосредственное отношение к опыту. 3. Концептуализация проблемы умственного труда не ведет к эмпирическому либо культурному редукционизму, а основывается на понятиях «политики производства» [8, р. 58—72]. 4. Профессионализация предполагает, что новые средние классы обладают специфическими ресурсами власти и имеют собственные стратегические цели. 5. Описание возможных классовых групп вытекает из структурирования классовой ситуации. На этом уровне определяются структурирующее воздействие процессов, лежащих за различными формами автономии, и эффективность соответствующих стратегий.

Если, следуя М. Буравому, провести концептуальное различение глобальной политики и политики производства, становится очевидным, что формирование позиций в системе организации труда нельзя анализировать только на уровне «классов в себе», надо учитывать различные ресурсы и стратегии власти. Ресурсы и стратегии власти, лежащие в основе умственного труда, не сводятся к дихотомии. Кроме умственного труда, порождаемого логикой капитала, и автономии, берущей начало в коллективности рабочего класса, существуют и другие ресурсы власти, которые не могут быть сведены к этим основным категориям. Парадигматическим образцом таких ресурсов и стратегий власти может служить профессионализация, которую следует считать отправным пунктом в теоретическом осмыслении умственного труда новых средних классов. Однако умственный труд не сводится к той или иной стратегии; он зависит от формирования управленческой иерархии, дифференциации задач капитала.

Многие теории, рассматривающие положение новых средних классов, начинают с какого-либо одного вида умственного труда. Б. Эренрайх и Д. Эренрайх предложили интересную и широко дискутируемую теорию профессионально-управленческого класса: умственный труд используется ими в качестве классового критерия [14]. Они утверждают, что группы наемных работников «среднего класса» — технические работники, управляющие и производители культуры — должны считаться особым классом в системе монополистического капитализма, классом, который антагонистически противостоит рабочему классу.

Согласно Эренрайхам, профессионально-управленческий класс состоит из работников умственного труда, получающих зарплату и не владеющих средствами производства; их основная функция в общественном разделении труда — это «воспроизводство капиталистической культуры и капиталистических классовых отношений» [14, р. 12]. Эта функция может быть явно выраженной — у наемных работников, непосредственно связанных с социальным контролем или идеологическим воспроизводством (учителя, социальные работники, психологи, редакторы и артисты), или же скрытой в процессе производства — у управленцев и администраторов среднего звена, инженеров и других технических работников. Существование данного социального класса предполагает, во-первых, что общественный достаток достиг уровня, позволяющего содержать профессионально-управленческий класс вдобавок к буржуазии, поскольку сама по себе его деятельность не производительна. А кроме того, у класса капиталистов появляется необходимость в социальной группе, специализирующейся на воспроизводстве капиталистических классовых отношений [14, р. 14]. Эренрайхи считают, что умственный труд этого нового класса представляет собой оборотную сторону «атомизации» рабочего класса, фрагментаризации его профессиональных навыков и культуры. С одной стороны, внедрение научного управления и сопутствующее ему разрушение автономии рабочего класса существенно увеличивают число менеджеров. С другой стороны, разнообразные программы реформ, от начальной школы до общественного здравоохранения и социального обеспечения, приходят на смену традиционной взаимопомощи и культуре рабочего класса, когда развитие товарно-денежных отношений разрушает докапиталистические сообщества [14, р. 16].

Таким образом, по Эренрайхам, функции и интересы рабочего и профессионально-управленческого классов имеют антагонистический характер, несмотря на то, что представители и того, и другого вынуждены продавать свой труд классу капиталистов. Рост профессионально-управленческого слоя наемных работников, умственного труда основан на разрушении традиционных навыков и культуры рабочего класса. Эренрайхи пишут: «Три ключевых процесса развития — реорганизация процесса производства, возникновение массовых институтов общественного контроля, проникновение различного рода удобств в жизнь рабочего класса — не просто «развиваются»; они требуют усилий более или менее сознательных агентов» [14, р. 16].

Отношения контроля составляют сущность контактов между профессионально-управленческим и рабочим классом: преподаватель и студент, управляющий и рабочие, социальный работник и клиент и т. д. Субъективная сторона этих контактов — сложное соединение враждебности и обособленности со стороны рабочих и презрения и покровительства — со стороны профессионалов и управленцев» [14, р. 17]. Предпосылки стабильности и автономности в положении профессионально-управленческого класса заложены в коллективном действии, — полагают Эренрайхи. Характерная форма его самоорганизации — профессия. Сюда включаются также и ожидания этого класса, и требования, необходимые для обоснования таких ожиданий перед другими классами общества. Речь идет о специальных знаниях, получаемых в результате продолжительного обучения; определенных этических стандартах, подразумевающих и призвание к общественной службе; определенной степени независимости от внешнего вмешательства в профессиональную практику [14, р. 26].

Эренрайхи фактически сводят умственный труд профессионалов и управленцев к бесчеловечному контролю, а традиционные ценности рабочего класса представляют в качестве его противоположности. Но не имеет ли профессионально-управленческий труд и «цивилизующих результатов»?

В нынешней России ставятся задачи воссоздать систему здравоохранения, современную, экологически оправданную технологию, перестроить образование и культуру, модернизировать транспорт и коммуникации [15, р. 170—171]. Ни одна из этих задач не может быть решена без профессиональных навыков.

Анализ Эренрайхами разрушения традиционных навыков и культуры рабочего класса имеет много общего с утверждением о том, что советское общество было в высшей степени атомизировано. Для Эренрайхов такое состояние возникает в результате формирования профессионально-управленческого класса. В советском обществе причина кроется во вмешательстве государства и партийного аппарата в дела общества.

Ни один из трех процессов, отмеченных Эренрайхами, не проходил в советском обществе точно так, как и в капиталистических системах. Процесс производства был организован в тейлористском духе, но экономика дефицита способствовала сохранению своего рода «ограниченной автономии», которая сопровождалась низким уровнем интенсивности труда. Такой тип автономии образуется, когда необходимо постоянно приспосабливаться к неадекватным производственным технологиям [16, р. 314]. Становление массовых институтов социального контроля модифицировалось контролем со стороны партии. Однако вряд ли партия могла выступать против профессионального контроля на уровне повседневной жизни. Скорее, в этом плане рабочему классу противостояли как управленцы и профессионалы, так и партийные бюрократы, образовывавшие на локальном уровне более или менее единую элиту. А контроль и проникновение товарных отношений в повседневную жизнь ограничивались неформальными структурами [17]. Есть основания полагать, что утверждение о полной атомизации рабочего класса преувеличено. Можно предположить, что традиционный образ жизни рабочего класса и его культура в России сохранились в большей степени, чем на Западе.

Однако в России использование ресурсов власти, предоставляемых профессионализацией, более ограничено. В действительности здесь никогда не было рынка профессий. Профессии функционировали внутри основных бюрократических организаций. Западные профессионалы, по крайней мере, имеют возможность выбирать, заниматься своей работой временно или постоянно. Многие профессии, которые в развитых капиталистических странах функционируют на солидном и крепком основании (например, юристы), в Советском Союзе вообще не имели подобного рода прочной основы; партийный аппарат постоянно вмешивался в профессиональную практику, оформляя и направляя ее. Многие другие профессии находились не в менее зависимом отношении к доминирующей идеологии. Хороший пример в этом смысле являет профессия социолога. Кроме собственно профессионалов здесь были и так называемые фальшивые профессионалы, их «профессионализм» проистекал из положения в партии или из «организационного капитала» [18]. Возможности вести публичную борьбу за профессионализацию были здесь очень ограниченными. Очевидно, контроль за «производством производителей» у советских профессионалов также был незначителен. Это отразилось и на соотношении женщин и мужчин в отдельных профессиях.

Традиционный образ мышления и этос русской интеллигенции были далеки от профессионализма. Ее деятельность заключалась не в специализированном труде (ремесле), а в бесконечных разговорах о возвышенных идеях, благородных целях и будущем России [19; 20]. Кроме того, интеллигенция испытывала всепоглощающее чувство вины перед «народом». «Традиционная роль русской интеллигенции — выступать от имени нации и всего общества против недемократического государства, защищать интересы угнетенных слоев, а не свои собственные, осмысливать свою деятельность в тесной связи с борьбой за демократию. Это те моральные принципы, которые сплотили интеллигенцию в единое целое» [15, р. 58].

Профессионализм был чем-то вторичным и для «собственной интеллигенции», созданной в сталинскую эпоху. Русский социолог Н. Козлова утверждает, что новая интеллигенция рекрутировалась из вчерашних полуграмотных, провинциальных уличных агитаторов, которым были незнакомы интеллектуальная рефлексивность и скептицизм. Помесь народной смекалки и прагматической психологии породила глобальное упрощение социальных, экономических, политических и художественных форм деятельности. Все это не похоже на западный вариант формально-бюрократической рациональности [21].

Отношения между управленцами и профессионалами в Советском Союзе были менее напряженны, чем в капиталистических странах. При капитализме инженер и менеджер никогда не могут достичь статуса профессионала в собственном смысле этого слова, поскольку зависят от рынка товаров, от конъюнктуры, равно как и от форм контроля над нижестоящими группами. В плановых экономиках положение менеджеров зависит от выполнения планов, а их самостоятельность ограничена контролем министерства, с одной стороны, и партии — с другой. В ответ менеджеры усиливают свою профессиональную идентичность. На практике, однако, это означает идентификацию менеджеров с интеллигенцией. Само сознание управленцев, преодолевающее границы бюрократии и отдельных предприятий, только начало развиваться с переменами конца 80-х годов [22, р. 144].

Основу новых средних классов составляют наемные работники, представляющие профессиональные, связанные с капиталом, и научно-технические типы автономий, независимо от их управленческих функций, а также те, кто выполняет управленческие функции в конторской работе. Те, кто занят исполнительским конторским трудом с некоторой долей автономии, а также мастера, обслуживающий персонал и работники малых предприятий, обладающие автономией, образуют группу с противоречивым классовым положением — посередине между ядром новых средних классов и рабочим классом. В классовой ситуации этих групп можно найти черты, характерные как для ядра новых средних классов, так и для рабочего класса. Наконец, внутри этих типов автономий занимающие управленческие посты находятся ближе к ядру нового среднего класса. Они составляют 27% занятого населения — этот показатель практически не отличается от численности данной группы в населении ряда других развитых стран (табл. 1).

Таблица 1

Соотношение мужчин и женщин в различных социальных классах, % *

* Данные «Сравнительного исследования классовой структуры и классового сознания» (Руководитель Э.О. Райт) [9, 10]. Сведения по России основаны на репрезентативной для европейского региона выборке и собраны весной 1991 г.

Структурная особенность России заключается в относительно высоком удельном весе женщин в составе ядра нового среднего класса — в два раза выше, чем, например, в Швеции и на пять процентных пунктов выше, чем в Канаде. Зато доля женщин в российском рабочем классе — самая низкая из шести сравниваемых стран. Общая тенденция — снижение доли женщин по мере роста требований к профессиональной квалификации и соответственно социального статуса — в России выражена слабее, чем в Европе и Америке. Вероятно, это следствие характерной для дореформенной России высокой занятости женщин, особенно на должностях средних служащих.

Доход представителей нового среднего класса в России на 44% больше, чем доход рабочих (табл. 2). В США это различие составляет 85%, в Канаде — 90%, в других странах — от 54 до 66%. Очевидно, в распределении доходов Россия сохраняет эгалитарную традицию, хотя общие структурные соотношения повторяют известные параметры социальной дифференциации. Во всех классовых группах наблюдаются существенные различия в доходах мужчин и женщин, причем максимальные различия свойственны периферии среднего класса, тогда как вариация в его ядре и рабочем классе примерно одинакова: 46 и 42 процентных пункта. Это свидетельствует, скорее всего, о неоднородности периферийных групп, включающих традиционно женские профессии (в России — прежде всего сфера торговли и обслуживания).

Таблица 2

Зависимость доходов наемных рабопгиков от их социального положения и пола. Доход рабочих принят за 100%

Доля женщин в основных социальных группах и дифференциация доходов являются важными структурными переменными. Однако дело этим не ограничивается. Анализ классовой ситуации предполагает переменные субъективного ряда, в том числе установку на учебу, религиозность, отношение к борьбе за свои интересы и т. п. Вариация данных переменных между ядром нового среднего класса, периферией нового среднего класса и рабочими относительно невелика за исключением, пожалуй, низкой доли лиц, занимающихся постоянно контролируемой работой, в ядре нового среднего класса и высокой — в рабочем классе (табл. 3). С другой стороны, 33 процентных пункта — не очень большая вариация, ведь интенсивность контроля являлась критерием различения самих классовых групп. По остальным показателям новый средний класс близок к рабочим: подавляющее большинство и тех и других никогда не участвовали в борьбе за свои интересы, 61% рабочих и 72% представителей ядра среднего класса довольны работой, от 81 до 86% считают государство ответственным за обнищание. В целом можно считать, что социальной структуре занятого населения России присуща определенная однородность.

Таблица 3

Некоторые социологические характеристики обследованных отдельно по социальным классам, %

В числе переменных, обнаруживающих существенную дифференциацию по странам,— возможность профессиональной карьеры. Наибольший удельный вес тех, кто считает возможным свой должностной рост, обнаруживается среди представителей нового среднего класса и рабочих в США (табл. 4). Несколько ниже значения данного признака у финнов и канадцев. Если принять ответ на вопрос о возможностях карьеры в качестве индикатора успеха, то наиболее преуспевают в этом отношении США, Финляндия и Канада. Швеция, Норвегия и Россия характеризуются относительно низкими возможностями должностного продвижения работников, то ли потому, что в этих странах действительно трудно повысить свой профессиональный статус, то ли шведы, норвежцы и русские не придают большого значения карьере. В каждой стране ядро среднего класса характеризуется большими возможностями продвижения, но особенность России в том, что даже успешная карьера не приносит дополнительных благ: как говорится, здесь не из-за чего потеть. Этим Россия отличается от капиталистических стран.

Таблица 4

Зависимость удельного веса положительно, оценивающих возможности продвижения в должности от социального положения, %

Одним из следствий слабой социально-классовой дифференциации в России является недостаточная выраженность классового самосознания, стремления защищать свои интересы. В целом представители среднего класса проявляют ббльшую инициативу и готовность к действию, чем рабочие, уровень классовой консолидации которых невысок.

42% рабочих в России хотели бы заняться собственным бизнесом (табл. 5). Эта цифра не существенно отличается от удельного веса таких людей в составе среднего класса. Аналогичным образом социально-структурные признаки практически не влияют на желание иметь свой бизнес и в странах Северной Европы, и в Канаде, и в США. Общая установка на предпринимательство выше всего в США: 58—61%.

Таблица 5

Зависимость установки на экономическую самостоятельность от социального положения, %

Каковы пути дальнейшего развития средних классов в России?

Ответ на этот вопрос определяется перспективой формирования «профессий» как социального института, связанного с предпринимательством. Как мы отмечали, Россия не знала раньше профессиональной деятельности. Во всех постсоциалистических обществах отношения между государством и частным сектором экономики станут, вероятно, определяющим фактором развития социальной структуры. По мнению Т. Кокса [23], помимо формирования предпринимателей в бывших социалистических странах, важную роль в социальных изменениях сыграет «третья экономика», которая частично пересекается и с государственным, и с частным сектором. В такой ситуации классовая структура становится мобильной: люди перемещаются из одного сектора в другой и часто работают в разных секторах одновременно. Например, высококвалифицированные профессионалы из государственного • сектора вынуждены подрабатывать и в частном секторе. Поэтому в нынешней России возникает множество новых классовых позиций — неоднозначных и противоречивых. На Западе же именно «государственные» профессионалы обладают относительной властью и влияют на осуществление радикальной и социал-демократической политики.

Сказанное не означает, что интересы ядра новых средних классов находятся в антагонистическом противоречии с интересами капитала. Прежде всего они стремятся сохранить социальное значение умственного труда. В этом смысле их интерес согласуется с капиталистическим развитием, в ходе которого усиливаются различия между «мыслительной» и исполнительской деятельностью. Укрепление дифференцированных образовательных структур, воспроизводящих особого рода знания и «замыслы», непосредственно не связанные с процессом труда, соответствует основным интересам групп среднего класса [24].

Несомненно, ядро новых средних классов в России будет стремиться подчинить образовательную систему контролю профессиональных организаций. С другой стороны, изменчивость классовой структуры, сохранение старых экономических отношений на уровне предприятий [25], близость средних классов к классу рабочих создадут предпосылки для становления иных, чем на Западе, отношений между профессионалами и рабочими.

Литература

1. Zaslavskaya Т. I. Socialism, perestroika and public opinion / VSociological Research. 1992. N 4.

2. Goldthorpe J. On service class, its formation and future // Social class and the division of labour // Ed. by A. Giddens, G. Mackenzie. Cambridge: Polity, 1982.

3. Parsons T. On building social system theory: A personal history // Daedalus. 1970. N 4.

4. Roemer J. E. A general theory of exploitation and class. Cambridge (Mass.): Ballinger, 1981.

5. Blom R., Kivinen M. Analytical marxism and class theory // Organization theory and class nalysis: New approaches and new issues // Ed. by S. R. Clegg. Berlin: Campus, 1990.

6. Sulkunen P. The European new middle class. Sydney: Aldershot & Brookfield, 1992.

7. Blom R., Kivinen M., Melin H., Rantalaiho L. The scope logic approach to class analysis. ydney: Aldershot & Brookfield, 1992.

8. Kivinen M. The new middle classes and the labor process: class criteria revised. University of elsinki; Department of Sociology: Research Reports 223. Helsinki, 1989.

9. Wright E. O. Class, crisis and the state. London: Verso, 1978.

10. Wright E. О. Classes. London: Verso, 1985.

11. Goldthorpe J. Social mobility and class structure in modern Britain. Oxford: Basil Blackwell, 1980.

12. Giddens A. The class structure of the advanced societies. London: Macmillan, 1973.

13. Kortteinen M. Kunnian kentta. Tampere: University of Tampere Press, 1992.

14. Ehrenreich В., Ehrenreich J. The professional-managerial class // Between labor and capital / Ed. by P. Walker. Boston, 1979.

15. Kagarlitski B. Hajonnut monopoliiti. Helsinki, 1992.

16. Burawoy A., Lukas J. Mythologies of work: A comparison of firms in state socialism and advanced capitalism // American Sociological Review. 1986. N 6.

17. Srubar I. War der Reale Socialismus modern? Versuch einer structurellen Bestimmung // Kolner Zeitschrift fur Sociologie und Socialpsychologie. 1991. N 3.

18. Shlapentokh V. Soviet intellectuals and political power: The post-Stalin era. London: Westview Press, 1990.

19. Levin M. The making of the soviet system. New York, 1985.

20. Bauman Z. Intellectuals in East-Central Europe: continuity and change // In search of Central Europe / Ed. by G. Schiflin, N. Wood. Cambridge: Basil Blackwell, 1989.

21. Козлова Н. Н. Упрощение — знак эпохи // Социологические исследования. 1990. № 7.

22. Melin H. Liikkeenjohdon uudet tuulet itaisessa naapurissamme. Tampere: University of Tampere Press, 1993.

23. Cox T. Structural barriers to market reform in Eastern Europe: Paper presented at the Annual conference of the British Sociological Association. University of Kent, April 6—9, 1992.

24. Lash S., Urry J. The end of organized capitalism. Cambridge: Polity Press, 1987.

25. Clarke S. Privatization and the development of capitalism in Russia // New Left Review. 1992. N 196.

Перевод С. П. БАНЬКОВСКОЙ

версия для печати