Ю.Л. КАЧАНОВ. ОПЫТЫ О ПОЛЕ ПОЛИТИКИ. М.:ИНСТИТУТ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ СОЦИОЛОГИИ, 1994.159 С.

Яшина Ю.А.

"...Книга — не одно-единственное макропредложение, которое можно или полностью принять, или отвергнуть, а скорее "инсталляция" как повод и тема для самостоятельных размышлений" (с. 159) — этими словами завершается монография Ю.Л.Качанова, посвященная социологическому объяснению российской политической действительности.

Книга закончена в один из переломных дней новейшей отечественной истории — 21 сентября 1993 года — и отражает почти все связное множество суждений политической социологии — от базовых теоретических построений и философских обобщений до конкретных исторических примеров.

Несмотря на заявленную в предисловии ориентацию на аспиранта или студента-старшекурсника — читателя, изучившего обычные университетские курсы социологии и философии, рецензируемая работа разительно отличается от классического учебника по политической социологии Т.Боттомора [1] или недавно вышедшей книги В.Н.Амелина [2] и уровнем сложности, и композицией, и стилем изложения: в ней фактически нет самостоятельных структурных единиц, присутствует лишь одна тема, лишь одно центральное понятие, движение вокруг которого совершается по своеобразным кругам понимания. Автор сознательно пользуется "нелинейным письмом" ("...Читатель имеет дело с как бы высказанным в полемике семинара докладом, существенной отличительной чертой которого выступает "симультанность", одновременность — представьте себе, что вы читали стенограмму, автор которой, естественно, был лишен возможности возвращаться к записи того, что было сказано им ранее, не мог противопоставлять друг другу отдельные части текста, etc., и в силу этого был вынужден до некоторой степени слиться с текстом. Поэтому предлагаю вам рассматривать "Опыты о поле политики" как предметно единый, но противоречащий линейной логике универсум социологической речи автора, который нельзя "просто написать"..." (с. 158)), теряя при этом как минимум половину потенциальной аудитории, но взамен привлекая, быть может, симпатии не столь уж малочисленных "постмодернистов". Хотя название книги содержит намек на М.Монтеня, ее семь "опытов" (так автор обозначает главы) отнюдь не напоминают эссе, и "острый галльский смысл" замещается сумрачной рефлексией тех, кто был бы гегельянцем, "даже если бы никогда не было никакого Гегеля" [3].

Монография Ю.Л.Качанова посвящена новой теории политического пространства, понимаемого как поле политики. Напомним, что понятие "поле" было введено известным французским социологом П.Бурдье [4], однако в "Опытах..." оно подвергается существенному переосмыслению с позиций "научного реализма" в духе Р.Бхаскара [5].

Под термином "поле политики" автор понимает не совокупность "агентов" (действующих индивидов), занимающихся политикой и даже не систему формальных (лишь "со-относящихся") взаимодействий, но модус социальной реальности как ансамбль политических отношений, управляемый собственными законами. Реальность поля политики заключается в его причиняющем воздействии на практики агентов: "Поле политики нельзя охарактеризовать как некую самостоятельную "вещь", отдельную от производящей его практики агентов. Но, однажды созданное, поле политики воспринимается агентом как "чуждая фактичность" и "принудительная инструментальность". С одной стороны, поле политики — результат преднамеренной практики агентов; с другой, оно имеет по отношению к агентам объективную форму бытия" (с.33). Автор развертывает поле подобно темпоральной или "процессирующей" структуре политического производства: поле "всегда предстает перед агентом уже существующим, созданным" (с.34), и практики агентов в состоянии лишь воспроизводить, воссоздавать его, либо производить, трансформировать, причем этот процесс производства осуществляется во времени и отношениях власти.

Итак, поле политики, по мысли автора, существует как относительно автономное (не зависящее от других сфер общественной жизни) пространство политических явлений, пространство борьбы, союзов и конфликтов, пространство политических позиций, практик, пространство политической игры и др. Надо отметить, что в книге не приводится какого-либо одного законченного и окончательного определения поля политики, напротив — весь текст представляет собой непрерывный процесс определения: последовательно вводя понятия политической позиции, чувства политического, политической идентичности и стратегии, автор каждый раз уточняет и углубляет предшествующее определение поля.

Для того чтобы поле политики могло производиться / воспроизводиться, необходима еще модель практики, и Ю.Л.Качанов определяет ее как экзистенцию (с.46). В свою очередь, политическая онтология экзистенции (политические практики осуществляются только в "процессе отношений" и в "границах позиций" поля) релятивизируется посредством различения, во-первых, непосредственного и опосредованного и, во-вторых, дорефлективного и рефлективного (с.46-56). Это приводит, в частности, к тому, что политические диспозиции и способность политического суждения раскрываются в книге как "порождающие схемы" (механизмы) практик.

Опираясь на такое понимание политической практики, автор, например, явным образом различает "субъекта" и "агента": субъект реализует осмысленные интенциональные действия, а агент производит "политические события" (и в силу этого не сам или не полностью производит свои практики); если первый осуществляет осознанную целесообразную практику, то второй — политическую стратегию, трактуемую как система практик, движимых целью, но не управляемых ею сознательно, систему, отражающую имманентную необходимость актуальной политической ситуации, надындивидуальную необходимость поля политики и индивидуальный опыт (с.81).

Отличительной чертой книги является то, что автор каждый раз выстраивает цепочки рассуждений, связывающие самые, казалось бы, абстрактные понятия с проблемами современной политической жизни России. Приведем лишь один пример из "опыта третьего", который носит название "Контуры новой политической реальности". Отношения поля политики характеризуются "соотнесенностью с иным", так как переход к "иному" оказывается переходом к какой-либо непосредственной определенности, отличной от поля политики — к полю экономики, культуры и т.п. Особенность подхода автора к проблеме "иного" политической позиции заключается в том, что оно "может быть несвязным и внесистемным элементом; "иное" — это гость из будущего", не вовлеченный в сферу общих форм, но оставшийся в мире бессвязных единичностей" (с.79), т.е. "иное" есть нечто, еще или уже не принадлежащее полю политики. Интерпретация "иного" политической позиции как чего-то маргинального, спорадического (а не "своего иного" гегелевской диалектики) отражает открытость поля политики России, указывает на существование у него "кочующих" внешних (неполитических) "измерений", превращающих "сбои" системности поля в "норму." Главную отличительную черту нашего времени автор видит в том, что поле политики и его "иное" не разделены абсолютно, их различия размываются, хотя "иное" есть "не просто внешний по отношению к социологии предмет познания", а принципиально отличная от всего политического фактичность, "другой способ существования" (с.80).

Принципиальная контингентнасть (неоднозначность, возможность быть другим, быть разным) приводит, согласно автору, к тому, что политические события в России потеряли какую-либо сущность, ибо для нас любой ответ типа "демократия — это то-то и то-то, и она должна быть тем-то и тем-то" утратил значение. Российские политические практики реализуются "на грани бытия и небытия, за которой располагаются не просто феномены, а "политическое ничто"..." (с.81). Переживаемый нами период "представляет собой "практическое открытие" иного поля политики, находящегося по ту сторону политических представлений, практик, диспозиций, политического дискурса, схем восприятия и мышления" (с.82). Автор рассматривает поле политики в качестве своеобразной функции "иного", которое "выступает как... гарантия быть принятым и сохраненным, поскольку "чистая политика" в современной России не может обосновать сама себя" (с.82).

Книга представляет собой незамкнутую модель, в которой есть некое внутреннее развитие и открытое окончание; это "позитивный" текст, после прочтения которого хочется что-то изменить в политической жизни. Работа может получить признание, а может кануть в Лету, но в любом случае она создает условия для становления новой социологической реальности, которая потеснит старую и трансформирует ее, может быть, незначительно, и, скорее всего, в непредсказуемую сторону. Новая социологическая реальность будет ближе к "практическому чувству", и следовательно — отечественная социология сделает шаг к горизонту бытийного понимания.

М.Г. ПУГАЧЕВА

ЛИТЕРАТУРА

1. Bottomore T. Political sociology. London: Hutchinson, 1979.

2. Амелин В.Н. Социология политики. М.:Изд-во Моск.ун-та, 1992.

3. Ницше Ф. Веселая наука / Пер.с нем. К.А.Свасьяна // Сочинения в 2 т. Т.1. Литературные памятники / Составление, редакция изд., вступ. ст. и примеч. К.А.Свасьяна; Пер. с нем. М..Мысль, 1990. С.680.

4. Бурдье П. Социология политики: Пер. с фр. / Сост., общ.ред. и предисл. Н.А.Шматко. M.:Socio-Logos, 1993.

5. Бхаскар Р. Общества / Пер. с англ. А.Д.Ковалева // Социо-Логос: социология, антропология, метафизика / Сост. и общ.ред. В.В.Винокурова и А.Ф.Филиппова. М.: Прогресс, 1991. С.219-240.

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ XIX - НАЧАЛА XX ВВ. М.: Наука, 1994.239 с.

Книга, опубликованная в рамках программы "Обновление гуманитарного образования в России", стала одним из призеров конкурса, проводимого Госкомвузом России совместно с международным фондом "Культурная инициатива", спонсор которой — известный предприниматель и общественный деятель Дж. Сорос. Этим обстоятельством объясняется направленность книги: она заявлена в качестве учебного пособия для студентов гуманитарных вузов.

Вряд ли нужно доказывать острую необходимость в исследованиях и публикациях, касающихся истории социологической мысли. Очевидно, без знания исторических основ социологической науки эффективная профессиональная деятельность социолога невозможна. Однако многие из тех, кто с гордостью причисляет себя к сообществу социологов, слабо ориентируются в истории социологической мысли, Для таких "специалистов" вся премудрость социологической науки сводится к составлению анкеты, ее распространению и обработке. Дилетантизм, похоже, становится национальной болезнью отечественной социологии. Даже среди вузовских преподавателей прорехи в знании ее истории отнюдь не такая уж редкость. Правда, в последние годы предприняты попытки издать отдельные труды классиков западноевропейской социологии Э.Дюркгейма и М.Вебера, увидела свет монография "Этапы развития социологической мысли" известного французского социолога Р.Арона, появились исследования по истории отечественной социологии. Но это лишь малая толика той информации по истории науки, которая должна быть в распоряжении профессиональных социологов, не говоря уже о потребностях вузов.

В связи с этим отрадный факт — выход в свет рецензируемой книги. Хронологические рамки ограничивают ее содержание анализом первого этапа развития западной социологии, представленной именами О.Конта, К.Маркса, Г.Спенсера, Э.Дюркгейма, Ф.Тенниса. Может показаться не вполне уместным присутствие в книге русских мыслителей — В.С.Соловьева, С.Н.Булгакова, Н.А.Бердяева, П.И.Новгородцева. Включение их имен в "Очерки" оправдано тем обстоятельством, что социологические взгляды этих философов рассматриваются в соотнесенности (точнее, критическом противостоянии) с идеями отцов-основателей социологической науки, прежде всего О.Конта и К.Маркса. Некоторая усложненность содержания объясняется желанием авторов не только актуализировать теоретическое наследие западных социологов, но и углубить наше понимание общеизвестного, "обнажить за "само собой разумеющимся" непознанное: уже непознанное или еще не познанное, которые так часто переплетаются друг с другом" (с. 9). Этот замысел обусловливает некоторые особенности работы. Во-первых, уточнение места и роли Конта и Маркса в создании социологии, которая "рождалась из духа утопии". Во-вторых, обращение к названным русским философам как к критикам контовской и марксистской версий социальной науки.

Указанные особенности требуют глубоко разработанной концептуальной модели исследования столь сложного процесса, каким является история общественной мысли. И здесь позиция ответственного редактора книги Ю.Н.Давыдова представляется весьма спорной. Это касается выделения двух основных тенденций развития социологического мышления — "критического и стабилизационного", а также представления о трех типах научности — классическом (Конт и Маркс), неклассическом (Зиммель и Вебер) и постклассическом, к которому в данном случае относятся постмодернисты в лице постструктуралистов и др. Эти два положения, на мой взгляд, являются не более чем метафорами, не отражающими реального процесса истории социологии. Положение о тесной связи истории теоретической социологии с социальной утопией тоже весьма проблематично, поскольку за исходными принципами скрывается главное — присущее "Очеркам" широкое толкование теоретической социологии, отождествление ее с социальной философией. Последнее было характерно лишь для начального этапа социологии (Конт, Спенсер, Маркс), который нередко называют протосоциологией, тогда как родоначальниками подлинной социологической науки считают Э.Дюркгейма и М.Вебера, определивших специфику предмета социологии и ее метода (предполагавшего, кстати, обязательную эмпирическую верификацию теоретических положений и гипотез). Без реализации последнего методологического требования социологическая теория утрачивает свою специфику и превращается в разновидность социальной философии. Столь вольное толкование термина "теоретическая социология" у нас широко бытует, поскольку подавляющее большинство отечественных социологов воспитано на социальной философии марксизма, которую в прежние годы называли общесоциологической теорией.

Можно было бы и не обращать внимания на это, если бы не одно чрезвычайно важное обстоятельство: отечественная социология находится в стадии становления, творческого поиска, в том числе и в области теоретико-методологических разработок. И если продолжать отождествлять социальную философию с общесоциологической теорией, которой у нас долгие годы назывался исторический материализм (а такая опасность весьма реальна, ибо старшее поколение социологов почти все воспитано на истмате), то мы никогда не сможем отделить социологию от философии и развивать ее в качестве самостоятельной и автономной науки.

После этих предварительных замечаний обратимся к содержанию основных разделов книги. Интригует название первого раздела — "Конт и Маркс: рождение науки об обществе из духа социальной утопии" (автор Ю.Н.Давыдов). Анализируя взгляды Конта и Маркса, автор справедливо отмечает близость их утопических конструкций метафизичеким взглядам Гегеля, пытавшемся на основе созданной им диалектики обрисовать завершающую фазу исторического развития человечества. На мой взглйд, выявление социально-философского (т.е. теоретического) содержания концепций Конта и Маркса удалось автору в большей мере, чем анализ собственно социологических аспектов, касающихся предмета и метода, эмпирической обоснованности теоретических построений и др. Возражения может вызвать истолкование Ю.Н.Давыдовым марксовой версии науки об обществе, которую он рассматривает как теорию отчуждения. Не отрицая значимости проблемы отчуждения в учении Маркса, не будем забывать, что эта концепция сугубо философская, и ошибочно отождествлять ее с известной теорией исторического материализма, которая занимает, безусловно, главное место в созданной Марксом теории общественного развития. Такая суженная трактовка социологических взглядов Маркса оставляет за скобками основные категории его социологической концепции: общественно-экономическую формацию, базис и надстройку, классы и классовую борьбу и ряд других, оказавших значительное влияние на дальнейшее развитие западноевропейской социологии.

Второй раздел книги, где речь идет о развитии послеконтовской социологии, представленной именами Г.Спенсера, Ф.Тенниса и Э.Дюркгейма, отличается ясностью и четкостью изложения. Авторы А.Д.Ковалев, А.Ф.Филиппов и А.Б.Гофман, в должной мере учитывая социально-исторический контекст формирования концепции названных социологов, их идейное и методологическое своеобразие, а также современные трактовки, сумели обстоятельно и достоверно проанализироать социологические взгляды этих мыслителей. Жаль, что раздел о Ф.Теннисе мал по объему — всего восемь страниц. Учитывая высокий авторитет признанного классика немецкой социологии и недостаток отечественных публикаций о нем (например, фундаментальная работа "Общность и общество" до сих пор не переведена на русский язык), можно было бы уделить Теннису гораздо больше внимания. Учитывая читательский адрес книги, я бы настоятельно рекомендовал студентам прежде всего те разделы, которые посвящены творчеству Г.Спенсера и Э.Дюркгейма. А поскольку существуют русские переводы их трудов, эти главы станут хорошим подспорьем при изучении концепции Спенсера и Дюркгейма. Обращает на себя внимание глава об эволюционной социологии Г.Спенсера, написанная А.Д.Ковалевым. Он сумел обстоятельно и компетентно проанализировать наиболее значимые стороны социологической концепции английского ученого. Однако не могу умолчать о досадном упущении в освещении идейного наследия Г.Спенсера. Известно, что воздействие его социологических воззрений на общественную науку конца XIX — начала XX веков было огромным: идеи Спенсера, также как и теория эволюции Ч.Дарвина, способствовали зарождению влиятельных течений: социал-органицизма и социал-эволюционизма в различных модификациях. Известно, как неоднозначно воспринимались и оценивались социологические концепции Г.Спенсера в последующие десятилетия: представители эмпирической социологии, да и некоторые влиятельные социологи-теоретики относились к нему скептически. И только в 60-е—70-е годы нашего века начался ренессанс его социологических идей, обусловленный возникновением концепции неоэволюционизма.

Третий раздел книги, вероятно, вызовет интерес у читателей, изучающих историю русской социологии, так как речь здесь идет о социологических воззрениях известных русских религиозных мыслителей — Соловьева, Булгакова и др. Из-за присущего им негативного отношения к западной философии и социологии, их концепции в монографиях и учебниках обычно не рассматриваются. В то же время не могу не обратить внимания на то, что этот раздел "Очерков", как и первый, написан в философском ключе. Раздел по-своему интересен и оригинален, в нем освещаются забытые стороны творчества русских религиозных философов, связанные с их социологическими воззрениями. В.С.Соловьев, как убедительно показывает Ю.Н.Давыдов, в отличие от большинства социологов, одобрительно отзывался о контовской идее создать религию Человечества, которая была созвучна его собственным религиозно-философским исканиям. Для С.Н.Булгакова критическое отношение к позитивизму и марксизму, сторонником которого он какое-то время был, явилось ступенью сложной духовной эволюции, завершившейся признанием приоритетной роли религиозных идей в общественном развитии. В книге подчеркивается актуальность многих оценок Булгаковым марксовой концепции общественного развития.

Искусственно звучит название главы, посвященной социологическим взглядам Н.А.Бердяева и П.И.Новгородцева: "От антисоциологии к "социальной инженерии"". Последний термин здесь представляется неуместным, поскольку в современной социологии он используется конкретно и адресно, заметно отличаясь от философско-реформаторской трактовки К.Поппера.

На наш взгляд, не совсем удачной оказалась последняя глава третьего раздела, где речь идет о русском переводе книг П.А.Сорокина. Она воспринимается как краткий биографический очерк, ибо из поля зрения автора выпал анализ главных научных трудов этого периода. Например, о крупнейшей работе Сорокина тех лет — двухтомной "Системе социологии" — говорится мимоходом. Автор главы убедителен, когда ставит задачу — выяснить идейные истоки позднейших работ Сорокина, которые видит в "идеях и замыслах "русского религиозного ренессанса" (с.221). Вероятно, так оно и было в действительности,

хотя на первом этапе своей научной деятельности П.Сорокин выступал за отделение социологии от философии. Однако нельзя забывать, что социально-философские труды "позднего" П.Сорокина неразрывно связаны с его острой и не всегда справедливой критикой эмпирической социологии, а это вызвало негативное отношение к нему многих американских коллег. В творчестве П.Сорокина, как и других крупных ученых, о которых идет речь на страницах книги, необходимо отделять собственно социологические идеи и методологические разработки от философско-спекулятивных сторон. Дело в том, что эволюция социологии была неразрывно связана со стремлением ее представителей создать строгую, точную и объективную систему знаний об обществе, а это предполагает отделение социологии от философии.

В рецензируемой книге читатель найдет немало интересного и оригинального материала о том, что принято считать "общеизвестным". Она окажется полезной для всех, кто интересуется историей социологической мысли. Вместе с тем книга не лишена отмеченных недостатков, обусловленных неразработанностью концепции анализа истории социологической мысли, переоценкой роли социально-философской теории в эволюции западноевропейской социологии.

М.С. КОМАРОВ, доктор философских наук

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ // Российский экономический журнал. 1994. N8 — 12.

Социология обретает популярность за пределами своего узкопрофессионального круга. Очередное тому подтверждение представил "Российский экономический журнал": начиная с восьмого номера за 1994 год он публикует цикл статей под рубрикой "Экономическая социология". Их автор — заведующий сектором экономической социологии Института экономики РАН, кандидат экономических наук В. В. Радаев.

Собственно, сам цикл возник на базе лекционного курса, читаемого автором в московских экономических вузах. Как известно, первый курс с аналогичным названием в нашей стране был разработан десятилетие назад коллективом под руководством Т.И.Заславской и Р.В.Рывкиной и читался в Новосибирском университете. Ряд направлений экономической социологии, связанных в первую очередь с проблемами социально-классовой структуры общества и социологии труда, достаточно успешно развивались. Однако чаще (кстати, и на Западе) экономическая социология появляется под другими "именами", очерчивающими более узкие предметные плоскости (индустриальной социологии, социологии трудовых отношений и т.п.). В предлагаемых же статьях мы имеем дело с попыткой дать читателям обобщенное представление о предмете. В значительной мере цикл носит вводный, обзорный характер. Каждой теме посвящаются одна-две статьи, сопоставляются классические и современные подходы в соответствующей области. Данные материалы, безусловно, могут использоваться в учебном процессе. В них содержатся многочисленные ссылки на базовую литературу, учитывающие (там, где это возможно) относительную доступность изданий.

К концу 1994 года в журнале опубликовано четыре статьи цикла. Первая — "Подходы к человеку в социальной теории" (РЭЖ, 1994, 8) — посвящена выяснению методологических отношений экономической теории и экономической социологии. Речь идет о двух принципиально различных подходах к поведению человека в экономике, опирающихся на модели "экономического" и "социологического" человека, которые рассматриваются в их исторической эволюции.

Во второй статье — "Что изучает экономическая социология" (РЭЖ, 1994, 9) — последняя определяется в веберовском духе как дисциплина, изучающая экономическое действие как форму социального действия, как нечто укорененное в системе норм и ценностей конкретного сообщества. Если говорить об общеметодологическом подходе к экономической социологии, обычно поступают следующим образом: берутся базовые экономические категории ("производство", "распределение", "рынок", "прибыль" и т.п.) и наполняются неким неэкономическим содержанием, показывающим ограниченность "чистого экономизма". Совершенно отказываться от подобной социологической реинтерпретации основных экономических понятий едва ли возможно и вряд ли целесообразно. Однако абсолютизация данного подхода способна превратить социологию в "бесплатное приложение" к экономической теории, а эконом-социолога — в расплывчатое отражение, пытающееся "поправить" и превзойти не вполне удачный оригинал. Что же касается автора цикла, то он стремится следовать собственно социологической логике, разворачивая системы социологических понятий в плоскость хозяйственных отношений.

В третьей статье — "Можно ли доверять социологическим исследованиям" (РЭЖ, 1994, 10) — речь идет о проблемах эмпирической социологии, о достоинствах и недостатках основных методов сбора данных, искусстве построения вопроса, корректности интерпретации результатов. Автор не претендует на системное изложение ключевых методологических и методических проблем. Учитывая возросший среди экономистов интерес к получению и обобщению социологических данных, он, скорее, предостерегает от допускаемых сплошь и рядом наиболее грубых ошибок.

С четвертой статьи — "Социальная стратификация, или как подходить к проблемам социального расслоения" (РЭЖ, 1994, 11) — начинается изложение конкретных тем, разворачиваемое на материале хозяйственных отношений. В дальнейших статьях завершается тема социального расслоения (раскрывается, в частности, как развивались три классических направления стратификационных исследований — марксизм, функционализм и веберианство); рассматриваются понятия и проблемы социологии хозяйственных организаций, социологии рынка труда и занятости, социологии предпринимательства; освещаются такие темы, как трудовые отношения и внутрифирменные стратегии, структура хозяйственной мотивации, хозяйство и общество в исторической перспективе, формирование и смена хозяйственных идеологий.

Следует, однако, отметить некоторую фрагментарность в построении цикла. С точки зрения приемов и способов изложения материала каждая статья в большей мере представляет самостоятельную работу, нежели отрезок некоей единой линии. Некоторые материалы излагаются, пожалуй, в слишком плотной манере, что превращает их более в пособие для преподавателей, нежели для студентов (особенно если речь идет о студентах несоциологических специальностей). Недостаточно, на наш взгляд, уделяется внимания современным российским проблемам и отечественным социологическим исследованиям. В целом же рецензируемый цикл статей — достаточно серьезная работа, чтобы заслужить внимание специалистов разного профиля.

версия для печати